История жизни калмыков в Сибири глазами ребенка

История жизни калмыков в Сибири глазами ребенка
Володя со своей мамой и братишкой Сережей за полгода до его смерти. 1947 г.

Прошло два с половиной года, как нет с нами скромного и бесконечно доброго человека. Владимир Лиджиевич Абушаев родился в 1937 году в астраханском селе Даниловка, расположенном на большом острове Сухота-Арыл, омываемом рекой Ахтубой. Это в его родовых местах, рядом со знаменитым Хошеутовским хурулом, появились всеми любимые «Актюбин hолын усн», «Бамбин ангр нойхн» и другие калмыцкие народные песни...

«Я свободен, я ничей»

Утро 28 декабря 1943 года маленький Володя запомнил хорошо. Он тогда гостил у соседей. Жили все в поселке Юста, бывшем до высылки калмыков в Сибирь центром Юстинского района. Отец после Астраханского педагогического техникума служил в армии, потом, не заезжая домой, отправился на войну с финнами, оттуда сразу попал на передовую Великой Отечественной. А мама работала районным инспектором по заготовкам и однажды отпросилась со службы.

Оставила шестилетнего сына и поехала к своим родителям в Астраханскую область. Владимир Лиджиевич рассказывал, что тот роковой день, 28-го декабря, да и все последующие дни, недели и месяцы воспринимал как захватывающее приключение. Помнит, что присматривавшая за ним женщина первым делом кинулась собирать своих малышей, потом побежала к ним домой и забрала висевшие в шкафу добротные костюмы его отца, модные платья и шелковые отрезы матери и её швейную машинку.

Всё это буквально спасло их от голода по дороге в Сибирь. На полустанках женщина меняла одежду и ткани на кашу и хлеб, а на машинке латала прохудившуюся одёжку попутчикам в поезде, где калмыков набили, как селедку в банку.

Как доехали до Красноярска в вагонах для перевозки скота и обустраивались на новом месте, Володя Абушаев тогда подзабыл. Но где-то витали обрывки тех его ощущений. Вот он, скорчившись в куче тряпья на длинных нарах, мёрзнет в набитом людьми бараке. Чья-то теплая большая рука, жалея, гладит его по макушке. А здесь он деловито, видно, с чьей-то подсказки, вытряхивает в сугроб свой дырявый от ветхости ватник, и глубоко в снег проваливаются и сучат ножками мелкие черные вши.

Помнил, что, когда уже жили в Сибири, весь барак возили в баню. Люди набились в кузов полуторки, а его передавали из рук в руки и грели маленькое тщедушное тельце своими фуфайками. На железнодорожном переезде машина пыталась проскочить перед грозно надвигающимся паровозом, но не успела. Последовал страшный удар, грузовик рассыпался как карточный домик, людей раскидало по снегу, моментально превратившемуся в багровое месиво.

Володя, отлетев на много метров в сугроб, совершенно не пострадал, но взрослых людей погибло много. А одной молодой женщине по имени Цендя оторвало руку. Старшее поколение цаганаманцев её хорошо помнит: в шестидесятые-семидесятые годы прошлого века она работала билетёром в поселковом клубе, а её дочь, Занда Борисовна Болдырева, руководила местной школой-интернатом.

Как жил, вернее, выживал шестилетний мальчишка, ставший по воле судьбы сиротой при живой матери, уже никто не расскажет. Память, особенно детская, вообще избирательна, и человек быстро забывает страдания. От тех времен осталось у Володи чувство своей ненужности и полной свободы. Хоть и маленький был, а хорошо понимал, что никому нет до него дела: у окружающих свои холодные-голодные дети, которые постоянно плачут и требуют внимания и заботы. Да и сами взрослые, надрываясь на тяжелых работах на заводах, фабриках и лесоповале, с трудом волочили ноги, и, бывало, падали на деревянные нары прямо в телогрейках и сапогах и до утра забывались.

То было время некого сюрреализма – совмещения сна и реальности, люди были как в забытьи и не верили, что так бывает. Куда там до печали о потерявшемся ребенке! Проснулся и бегает – слава богу, живой. Побежал на станцию – значит, голодным не будет: кто-то подаст хоть хлеба горбушку.

Три пригоршни угля

Владимир Лиджиевич хорошо помнил, как бегал на станцию за углём. Долго долбил куском увесистой арматуры обледеневшую крошку, набирал ее, ломая ногти, в ржавое ведро и бродил по вокзалу в надежде продать свои две-три пригоршни.

Люди кидались на сворованный сиротой антрацит, совали ему какие-то копейки, на которые он брал кипяток в чайной. Но чаще всего ведро отбирали большие мальчишки и, поддав подзатыльников, прогоняли взашей. Тогда, глотая от обиды и боли солёные слезы, Володя бежал в свой барак и, как голодный волчонок, отсиживался где-то в углу в надежде, что кто-то из взрослых подаст ему чашку похлёбки.

А в это время его обезумевшая от горя мать, попавшая в Сибирь из харабалинской Даниловки, в поисках малолетнего сына обивала пороги близлежащих бараков в своем городке Канске и даже, минуя запреты, ездила в другие населённые пункты, за что можно было реально схлопотать срок в зоне.

Но, несмотря на жёсткий и даже жестокий комендантский режим, «сарафанное радио» у калмыков, разделенных на сотни и даже тысячи километров, работало хорошо. Спустя полтора года, весной 1945-го, молодой женщине донесли, что где-то вместе с людьми из Юсты живет семилетний калмык-сирота, что он истощён настолько, что не может уже ходить, разговаривать и медленно умирает.

Бунюш Бадмаевна бросилась в комендатуру и, горько рыдая, добилась разрешения на передвижение. Может, сыграла на руку ее грамотность. Она окончила Астраханский педтехникум, была «краснокосыночницей» и вместе со своим мужем обучала в родовом селе своих земляков грамоте. Возможно, помог и живший по соседству Герой Советского Союза Михаил Арыкович Сельгиков, бывший в то время военкомом города Канска.

Забытое слово «Мама»

Владимир Лиджиевич рассказывал: «Лежу на нарах, сильно болею. Распахнулась дверь, а в дверном проёме, вся в солнечном свете, показалась тонкая женская фигурка. Мне говорят: «Володь, экчнь ирвя!» («Мама приехала»), а я даже и слово это забыл.

Не могу понять, с чего это красивая незнакомая женщина бросается ко мне, кричит, плачет, сует в руки какие-то мешки с бумажными свёртками. Бумага рвется, оттуда выпадают теплая одежда, игрушки, конфеты-подушечки, а женщина теряет сознание».

Потрясенная встречей мать увезла своего обретённого «потеряшку» в Канск, где жила со своим старым отцом по имени Бадм-Хаалh и семьёй брата Михаила, вылечила, поставила на ноги, и уже никогда больше не отпускала его от себя далеко.

Была всегда рядом – в Игарке, куда отправляли семью, и жила она рядом с бараком знаменитого советского писателя Виктора Астафьева, снова в Канске и по возвращении на родину, в Цаган Амане. И всю оставшуюся жизнь испытывала глубокое чувство вины перед своим взрослым сыном.

А отец, Лиджи Бораевич, с войны так и не вернулся. На фронте был старшим сержантом и пропал без вести где-то в боях под Москвой…

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру